Исторически первое и по-прежнему весьма перспективное достижение советской психологии — это выдвижение и систематическая последовательная разработка, начиная с 30-х годов, методологического принципа единства сознания (вообще психики) и деятельности[1]. В своей исходной формулировке данный принцип гласит: психическое у человека не только проявляется, но и формируется в деятельности[2] (у животных — в поведении).

Психическое изначально включено в непрерывное взаимодействие человека с миром, т.е. прежде всего в непрерывное взаимодействие субъекта с объектом, каковым в конечном счете является вся Вселенная. Субъект, в наиболее точном и полном смысле слова, — это человечество в целом, представляющее собой противоречивое, неразрывное единство очень разных субъектов меньшего масштаба и уровня, т.е. различных социальных групп, индивидов и т.д, взаимодействующих друг с другом. Таким образом, психика — это всегда связь индивида с миром: высший уровень отражения действительности и потому высший тип регуляции всей жизни человека (и животного).

С этих общих позиций диалектического материализма в советской психологии уже полвека назад началось преодоление методологического кризиса, предельно обострившегося в мировой психологической науке на рубеже 20-30-х годов. К тому времени психология накопила большой и во многом ценный фактический материал, добилась определенных достижений в ряде частных областей теории и практики, но не смогла обобщить полученные факты на уровне целостной, непротиворечивой теории. Принципиальные и неразрешимые трудности на пути дальнейшего развития психологии выступили особенно отчетливо в ходе острейшего конфликта между ведущими ее направлениями того периода: интроспекционизмом, бихевиоризмом, психологией духа и т.д. В форме такого конфликта и начал обнаруживаться методологический кризис всей психологической науки первой трети XX века.

В основе кризиса лежал прежде всего тройной дуализм, изнутри разрушающий тогдашние теории человеческой психики: дуализм субъекта и объекта, природного и социального, общественного и индивидуального.

За недостатком места мы проанализируем главным образом взаимосвязь общественного и индивидуального в психике человека — исходные основания дуалистического решения этой проблемы и некоторые предпосылки позитивного преодоления такого ошибочного решения.

Вне марксистской науки вопрос о социальной природе человеческой психики был, как известно, наиболее остро поставлен в русле психологической концепции французской социологической школы: в работах Э.Дюркгейма и его учеников-социологов, а затем и в работах примыкавших к ним психологов П. Жанэ, раннего Ж. Пиаже и др. В этом состоит большая заслуга Дюркгейма и его последователей, особенно очевидная при сравнении с теми из их современников, которые недооценивали или даже игнорировали социальность человеческой психики. Вместе с тем французская социологическая школа и идущие за ней психологи не смогли с необходимой глубиной и последовательностью разработать поставленную ими проблему, поскольку исходили из идеалистических и дуалистических предпосылок.

По Дюркгейму, все социальное состоит из коллективных представлений и является продуктом представлений. Социальность сведена, по существу, к идеологии, ведущая роль реальных — производственных, общественных — отношений не учтена должным образом.

Основное исходное положение Дюркгейма является откровенно дуалистическим. Он прямо пишет: человек „...есть существо двойственное. В нем — два существа: существо индивидуальное, имеющее свои корни в организме и круг деятельности которого вследствие этого оказывается узкоограниченным, и существо социальное, которое является в нем представителем наивысшей реальности интеллектуального и морального порядка, какую мы только можем познать путем наблюдения, — я разумею общество" [Хрестоматия по истории психологии. -- М., 1980, с. 219]. Так изначальный дуализм природного и социального неизбежно приводит к выделению чисто внешней взаимосвязи между индивидуальным (неправомерно сведенным к биологическому) и общественным. Дуалистическая взаимосвязь между ними выступает прежде всего как соотношение двух видов опыта: личного и коллективного; в основе первого лежит вначале контакт с природой, в основе второго — контакт с обществом (опять разрыв между природным и социальным!).

Личный опыт, по Дюркгейму, — это прежде всего индивидуальные ощущения, восприятия, представления, вообще образы. Все они: 1) чисто субъективны („мои ощущения неотделимы от меня") и 2) находятся в постоянном изменении („как функция данной минуты"). Прямую противоположность им составляет коллективный опыт, т.е. коллективные представления и концепты, выражающие состояние коллективности — различные стороны общественного бытия. В отличие от индивидуальных, чувственных образов, концепты 1) безличны, общезначимы, независимы от каждого отдельного субъекта, всеми понимаются одинаково и 2) неизменны, находятся „вне времени и становления", выражают лишь устойчивые и существенные стороны бытия, вне и выше местных и индивидуальных случайностей, зафиксированы в словаре родного языка.

Таким образом, дуализм общественного и индивидуального в итоге выступает более конкретно как разрыв между двумя аспектами человеческой психики: между коллективным и личным, понятийным и наглядно-чувственным, общезначимым и субъективным, существенным и несущественным, устойчивым (закрепленным в языковых значениях) и непрерывно меняющимся и т.д.

Этот дуализм, проявляющийся в очень разных вариантах, получил весьма широкое распространение в социологии и психологии, особенно во Франции. Через Жанэ, раннего Пиаже и других исследователей он оказал определенное влияние и на некоторых советских психологов 20—30-х годов, в частности на позднего Л.С. Выготского и на многих его учеников[3].

Так, в значительной степени именно с этих, дуалистических, позиций разрабатывалась тогда проблема развития детского мышления. Аналогом коллективных представлений отчасти стали неспонтанные понятия ребенка (ранний Пиаже), затем научные понятия у детей (поздний Выготский) и, наконец, языковые значения (А.Н. Леонтьев). Аналогом же собственно индивидуального в психике человека стали детские спонтанные понятия (Пиаже), житейские понятия (Выготский) и личностный смысл (Леонтьев).

Рассмотрим это направление развития проблемы детского мышления более подробно, поскольку оно обычно недостаточно учитывается, например в новейших дискуссиях об историческом контексте возникновения и перспективах развития культурно-исторической теории высших психологических функций, разработанной Выготским и его учениками.

Исходное и основное различение у Выготского житейских (спонтанных) и научных (неспонтанных) понятий обусловлено рассмотренной выше трактовкой общественного— индивидуального. Понятия являются житейскими „в силу их происхождения из собственного жизненного опыта ребенка", т.е. из его личного опыта; в отличие от них, научные понятия развиваются „в условиях образовательного процесса, представляющего собой своеобразную форму систематического сотрудничества между педагогом и ребенком, сотрудничества, в процессе которого происходит созревание высших психологических функций ребенка с помощью и при участии взрослого" [Выготский Л.С. Мышление и речь. — М., 1934, с. 169, 164]. Это простейшая разновидность уже не личного, а коллективного опыта. Легко видеть, что житейские и научные понятия противопоставляются в исходных определениях по принципу, соответственно, отсутствия или наличия сотрудничества со взрослыми. Житейские понятия формируются из собственного жизненного опыта детей, вначале без специальной помощи и участия взрослых. И наоборот, научные понятия у ребенка образуются первично без опоры на его собственный жизненный опыт, на основе словесного знака — первичного вербального определения, но зато в сотрудничестве с окружающими его людьми; только потом, вторично, эти понятия „прорастают в сферу личного опыта" детей [там же, с.232 ] . Таков очевидный изначальный дуализм общественного (научные понятия) и индивидуального (житейские понятия)[4], закрепленный в итоге Выготским в его трактовке „зоны ближайшего развития" см.: Брушлинский А.В. Культурно-историческая теория мышления. — М., 1968].

Впоследствии этот дуализм оказал определенное влияние на разработку А.Н. Леонтьевым и А.Р. Лурия известной проблемы „значение и смысл" (идущей от Ф. Полана и Выготского).

Леонтьев на следующем примере раскрывает соотношение (сводящееся к несовпадению) языкового значения и личностного смысла. Юноша, учащийся в школе, отчетливо понимает, хорошо знает то или иное историческое событие из прошлого своей Родины (это знание = понятие = значение). Но вот тот же юноша уходит на фронт, чтобы защищать свою страну и в случае необходимости отдать за нее жизнь. Изменилось ли, увеличилось ли его знание (понятие, значение) об этом историческом событии? Леонтьев отвечает: нет, оно, может быть, даже стало менее отчетливым, кое-что, может быть, даже позабылось. Но вот, продолжает Леонтьев, почему- нибудь это событие теперь вспомнилось ему и осветилось как бы другим светом. „Оно стало иным, но не как значение, не со стороны знания о нем, а со стороны его смысла для личности; оно приобрело для него новый, более глубокий смысл" [Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. - М . , 1972, с. 293].

При таком дуалистическом подходе к проблеме, на наш взгляд, неправомерно отрываются друг от друга значение (понятие, знание) и смысл, поскольку, по Леонтьеву, первое не обогащается новым содержанием и даже частично утрачивает его, а второе, наоборот, становится более глубоким. Однако, будучи таким образом оторванным от знания, понятия, значения, т.е., по существу, от объекта, смысл „вычерпывает" свое новое содержание не из объекта, а, очевидно, получает его только от субъекта, теперь уже не взаимодействующего с объектом [5].

Чтобы устранить или хотя бы смягчить неизбежно возникающий здесь дуализм — разрыв между субъектом и объектом, между смыслом и значением, — надо было бы признать, что в примере с юношей становится более содержательным не только смысл, но и значение. Но тогда исчезает основной критерий для различения того и другого, т.е. смысл и значение просто становятся тождественными друг другу.

На наш взгляд, подлинное решение всей этой проблемы должно исходить из упоминавшегося выше фундаментального положения о непрерывности взаимодействия человека с миром (субъекта с объектом, с другим субъектом и т.д.). Поскольку одним из психологических механизмов такого взаимодействия является анализ через синтез, значение и смысл выступают прежде всего как разные качества одного и того же объекта (события) [6], включаемого в соответственно разные системы связей и отношений. К числу последних всегда принадлежат и объективные, эмоционально переживаемые в разной степени, отношения субъекта к объекту (тем самым предлагаемая нами трактовка данной проблемы не является интеллектуалистической). Надо только учесть, что в ходе познавательной деятельности в качестве объекта выступает все познаваемое: вещи, люди и т.д.

Эту линию рассуждений можно и нужно продолжить далее с учетом специфики психического процесса высшего чувства (например, любви человека к человеку). Жизненные наблюдения свидетельствуют о том, что любящий, по крайней мере в некоторых случаях, открывает в любимом человеке его большие душевные качества, действительно ему присущие, но не замечаемые другими, „равнодушными" людьми. „Любовь иногда бывает выявлением образа любимого — часто невидимого для других людей — не потому, что любящий поддается иллюзии, а потому, что он выявляет те стороны, которые не выясняются для других людей в тех деловых отношениях, в которых выступают лишь функциональные свойства человека как «маски» [Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. — М., 1973, с. 374].

На основе приведенных аргументов становится достаточно ясной неадекватность широко распространенного подхода к общей проблеме „значение и смысл". Главную идею такого подхода недавно очень четко обобщил Лурия: „Если «значение» слова является объективным отражением системы связей и отношений, то «смысл» — это привнесение субъективных аспектов значения соответственно данному моменту и ситуации" [Лурия А.Р. язык и сознание. — М., 1979, с. 53] (ср. с тем, что говорилось выше о противопоставлении устойчивого и существенного местным и индивидуальным случайностям). Процитированное обобщение неизбежно ведет к субъективизму, каковым и является такое привнесение субъективного (о принципиальном различии между психическим как субъективным, т.е. принадлежащим субъекту, и субъективистским см.: Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. — М., 1957, с. 54—70).

Источником субъективизма в данном случае становится прежде всего дуализм между объективным и субъективным, существенным и несущественным, инвариантным и ситуативным, общим и частным и т.д. Для преодоления этого дуализма особенно важно устранить разрыв между общим и частным. Такой разрыв между ними ликвидируется (вернее, вообще не возникает), если с самого начала исходить из следующего принципиально важного положения: „В научном понятии, в законе частное не исчезает, а сохраняется в виде переменных, которые могут получить разное частное значение. В этом смысле общее богаче частного, содержит его — хотя и в неспециализированном виде — в себе. Общее «содержит» в себе частное еще и в том смысле, что из общего как существенного вытекают, следуют более частные свойства явлений" [ там же, с. 143].

При таком подходе к проблеме раскрытие частных, ситуативных, изменяющихся свойств объекта в соотнесении с его общими, инвариантными, наиболее существенными качествами не приводит к субъективизму. Как отмечалось выше, именно этот подход разрабатывается теорией мышления как процесса, и вообще теорией психического как процесса, в ходе психологического, экспериментального исследования непрерывной динамики переменных и их частных значений, посредством которых субъект отражает познаваемый объект.

Для того чтобы можно было изучать эту процессуальность мышления, проявляющуюся, в частности, в динамике переменных и их значений, оказалось необходимым преобразовать и разработать идущую от Ф.де Соссюра идею различения языка и речи (он различил их с позиций психологизма). Теория психического как процесса в принципе невозможна без дифференциации языка и речи. По Рубинштейну, психологический подход адекватен только в отношении речи и не применим к языку (иначе неизбежна порочная психологизация языковедческих явлений). В языке, в отличие от речи, заключен относительно фиксированный результат познавательной работы предшествующих поколений (ср. языковые значения). Всякий язык поэтому более или менее архаичен по отношению к живому процессу мышления, оформляющему в речи (ср. смысл) свои новейшие результаты [см: Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. — М., 1959, с. 102- 115] .

На этой методологической основе преодолевается любой субъективизм — например, от Э. Дюркгейма до Б. Уорфа, — закрывающий путь к изучению непрерывного взаимодействия субъекта с объектом, а тем самым и к изучению проблемы общественного—индивидуального в психике человека.

[1] Предпосылки для такой психологической разработки проблематики Деятельности были заложены уже в 20-е годы (С.Л. Рубинштейн, 1922). Систематически принцип единства сознания и деятельности реализован в теории психического как процесса.
[2] В разных общественно-исторических условиях труд может быть деятельностью, но может и не быть ею.
[3] В ходе анализа данной проблемы необходимо, кроме того, учесть, что разработанная Э. Кассирером теория знаков (теория речи как системы знаков) имела сильное влияние на психологов 20-30-х годов, например, на В.Штерна, К.Бюлера, отчасти на Э.Толмена, а также на А.(sic) С. Выготского и др. Принципиально важная дискуссия о том, является ли речь системой знаков или не является таковой, продолжается до сих пор.
[4] Указанный разрыв между общественным и индивидуальным преодолевает С.Л. Рубинштейн своей теорией мышления как процесса (см. прежде всего его трактовку известных экспериментов, проведенных по методике подсказок; эта трактовка разработана на основе принципа детерминизма, согласно которому внешние причины действуют через внутренние условия [Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. — М., 1958, с. 82, 83 и др.].
[5] Первоначально Леонтьев настолько резко отделял друг от друга значение и смысл, что даже соотносил их с „совершенно различными анатомическими структурами в мозговой коре" [Леонтьев А.Н. Очерк развития психики. - М., 1947, с. 83] .
[6] Совсем конкретно это обнаруживается в непрерывной динамике переменных и их частных значений. Так, в изучении одной и той же системы фактов проявляются существенные различия двух теоретических подходов: анализ через синтез; значение и смысл [см.: Брушлинский А.В. Мышление и прогнозирование. — М., 1979, с. 148 и след.] .