в раздел Оглавление

«Методы структурной психосоматики»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Методология и техника работы.
Анализ терапевтических случаев

ГЛАВА I

Стратегии и карты. Психотравмы

1.3. Проблемы телесности - культуральные аспекты

Проблема телесности представляет собой одну из коренных проблем современной западной цивилизации. Такая постановка вопроса может показаться парадоксальной или даже сомнительной. Приходится постоянно слышать о «проблемах духовности», о «духовном кризисе общества», о «бездуховности молодого поколения» и т.д. Средства массовой информации и общественное сознание буквально зациклены на обсуждении и смаковании различных аспектов плоти и ее материальной «обертки» - эротике, моде, бодибилдинге, вопросах питания и т.д., ставших опознавательным знаком эпохи. Однако именно эти внешние признаки телесной ориентации массовой культуры служат хорошим свидетельством структурного кризиса.

Дело в том, что «смелость» и «откровенность» массмедиа, ориентация «среднего человека» на потребление материальных составляющих культуры, определенный «культ плоти», проявляющийся и в росте всевозможных «оздоровительных движений», и в кинематографе, и в массе других крупных и мелких феноменов «западного образа жизни», - все это говорит о фатальном разделении тела и духа, о непримиримом полюсном противопоставлении одного другому.

Шаблоны массового мышления утверждают, что путь развития - это путь «духовного совершенствования», что «духовность» (сочетающаяся с пренебрежением к плоти) элитарна. С другой же стороны, «чистая телесность» - материальна, присуща тем лицам, которые «смело бросили вызов» и выставили напоказ свою плотскую компоненту взамен духовной. Мы видим, что плоть в такой трактовке - это, в той или иной степени, «животная плоть», а дух вообще не имеет ничего общего со здоровым человеческим духом, поскольку считается атрибутом существа, абсолютно пренебрегшего собственной «телесной оболочкой».

Корни этой проблемы имеют историческую почву. Западная цивилизация, частью которой в этом случае является и цивилизация нашей страны, покоится, как на фундаменте, на ряде древних культур. Одному из авторов довелось видеть в Праге дома, окружающие Старо Място, - у них романские полуподвалы, готические первые этажи, надстройки, появившиеся во времена Ренессанса и в XIX веке. Когда-то эти дома, разумеется, строились как единое целое, но превратности истории привели к некой «слоистости» их современной структуры; войны, нашествия и другие бедствия разрушали город, но не до основания - что-то всегда оставалось.

Такая же «слоистость» присуща и культуре. В основании западной цивилизации лежат индоарийские, древнеегипетские, кельтские, древнеславянские, древнегерманские и другие элементы, среди которых особое место занимают античные, восходящие к Элладе и Риму. Мы говорим «античность», не осознавая, что Греция и Рим - это, по существу, совершенно разные цивилизации. Более того, классическая Греция, до Пелопонесских войн и Македонской экспансии, и поздняя эллинистическая цивилизация являются носителями родственных, но все же существенно различных культур. Та модель вертикали «тело-душа-дух», то отношение к телесности, которое мы здесь называем «античным», присуще периоду классической Греции - в более позднем времени они претерпели постепенную деградацию и извращение вплоть до вырождения в собственную противоположность в ряде важных моментов.

Античность имела совершенно иную, отличную от нашей, модель восприятия вертикали «тело-душа-дух». Эти сущности представали в психосоматическом единстве. Лучшим выражением такого восприятия служит определение необразованности, бытовавшее в Древней Греции: «Он не умеет ни читать, ни плавать», - духовное и телесное совершенства не разделялись и не противопоставлялось. Об этом же свидетельствует и практика Олимпийских (и также других общегреческих) игр, чемпионами которых становились и очень «продвинутые» люди, например Пифагору и Платону.

Подобные же взгляды характерны и для других традиционных обществ - древнеиндийского, древнекитайского и т.д. Огромное внимание работе с физическим телом уделялось и в практических разделах каббалы - древнего мистического учения Израиля.

Тело человека рассматривалось как модель Вселенной, а каждый конкретный человек и человечество в целом - как клетки единого гигантского организма, построенного по принципу подобия. Представления о соотношении тела и духа были разными: иногда тело представлялось сосудом души, а в других системах они были неразделимы, однако всегда подчеркивалась необходимость соответствия между разными составляющими человеческого существа, методы совершенствования в равной степени ориентировались и на тело, и на душу, и на дух, были разработаны специальные техники телесной работы - массажные, релаксационные, исследованы психоэмоциональные зоны на теле, связанные с глубокими психологическими и духовными проблемами.

Эти технологии были достоянием очень узкого круга людей-жрецов, членов эзотерических обществ и семейных медицинских кланов. До нас дошла лишь часть этих знаний. Многое утеряно безвозвратно, но и то, что удалось собрать, - не может не вызывать восхищения. Вместе с тем, практика повседневной жизни обязательно включала и индивидуальные телесные практики, и регулярное обращение к специалистам по телесной работе - в той же античной Греции массаж был повседневной гигиенической процедурой, столь же обычной, как ванна или макияж.

Важно при этом, что разрыва, фатального противоречия между духовной и телесной сферами не было. Тело никоим образом не относилось к «запретному», «сомнительному», дух признавался господствующим, но лишь в смысле первенства, а не в смысле альтернативы.

Мы вовсе не утверждаем, что античное (в широком смысле слова) отношение к телесности было совершенным, мы не сторонники мифа о Золотом Веке. Индивидуальность в традиционном обществе понималась в значительно более узком смысле, чем сегодня, и то состояние личной свободы, которое хотя бы в принципе присуще так называемому демократическому обществу, для античного человека, в буквальном смысле слова, представлялось немыслимым (другое дело, что эта личная свобода влечет за собой массу экстремальных издержек - все же она позволяет, в потенции, развиваться в значительно более широком плане, нежели прежде). Важно другое: в традиционном обществе человеческое существо представлялось фактической данностью, все его, в том числе и телесные, составляющие - естественными и неизбежными. Для современного общественного сознания, напротив, человек в своем «наивном» состоянии представляется чем-то грубым, «недоделанным», едва ли не неприличным. Это «дикарь», «животное», «исходный продукт», подлежащий цивилизаторской переделке.

Причем речь идет не о развитии. Модель совершенствования человека в традиционном обществе соответствует схеме: «искаженное состояние» (инь) - «природное состояние» (юань) - «просветленное состояние» (ян). В современном западном обществе все иначе: «природное состояние» - «цивилизованное состояние». Второе вовсе не предполагает ни культуры тела (именно культуры, а не культа), ни культуры духа. «Цивилизованность», в конечном счете, оборачивается «механизацией».

Популярная культура всегда очень чутко реагирует на тенденции массового сознания, вскрывает их; это и не удивительно, ведь продукт популярной культуры - это, прежде всего, товар, который должен продаваться, а значит, пользоваться спросом. Неудивительно в свете сказанного появление стиля «техно-поп», сперва в литературе, а затем и в кинематографе. Будущее состояние человека рисуется здесь как его «киборгизация» при помощи различных мозговых и мышечных имплантантов и широкого применения психохимии.

Современная медицина действует в том же русле, предлагая человечеству все новые и новые «протезы» - фармакологические, электронные и даже психотерапевтические (именно в сторону «протезности» мигрировала практика психоанализа и НЛП). Принятая (главным образом, в Америке) практика работы с личным психоаналитиком, а также всевозможные «семинары деловой эффективности» по своей сути именно таковы: первая предполагает, что проблемы личности будут решены некоторым сторонним специалистом, вторые ориентированы на обучение некоторым заимствованным «стратегиям эффективности» (эти стратегии, по большому счету, не могут быть сущностными, поскольку строятся не на основе собственной структуры, а имплантируются извне).

Неприятие современным западным человеком своего тела (да и всей своей психосоматической совокупности) в его природной данности, своих желаний, естественных проявлений и т.д. - проблема даже более важная, нежели экономические, экологические, политические и другие глобальные проблемы, так как все они - структурное отражение внутренних противоречий и конфликтов каждого отдельного человека и всего общества в целом.

Важнейшим аспектом означенного противоречия является глубокий конфликт между желаниями тела, которые, если структура индивидуума сущностна, представляют собой лишь периферическое выражение глубинных волений ядра, и системой запретов и ограничений, наложенных на них обществом.

Вот характерный пример: на одном из семинаров по НЛП американский психолог Джудит Делажье рассказала интересную историю.

Она, будучи известным психологом, профессионально занимается также культурологией и этнографией (в сфере ее интересов - традиционные культуры, особенно африканская).

В одном из племен Конго живет ее друг - колдун и шаман Мамбе. Когда она приезжает, они подолгу беседуют о жизни и смерти, времени и пространстве... Мамбе считается мудрецом, и к нему обращаются за советом самые разные люди из самых разных племен. Во время одной из бесед Мамбе спросил: «Джудит, скажи, пожалуйста, чем, по большому счету, отличается культура Европы и Америки от нашей культуры?»

И она, глубоко понимая это различие, ответила: «В вашей, традиционной, культуре люди делают то, что они хотят делать. По этому принципу построены и ваши законы. В нашей культуре иначе. Чаще всего, человек хочет одного, а делает совершенно другое. И наши законы запрещают многие вещи».

Мамбе очень удивился и попросил рассказать подробнее. Джудит стала приводить различные примеры из многих сфер жизни. Например, человек с детства мечтает стать артистом, а учится на инженера. Женщина любит одного мужчину, а выходит замуж за другого.

Удивление Мамбе нарастало, и через некоторое время он сказал: «Стоп, Джудит, я, кажется, понял, о чем ты говоришь. Отец мне рассказывал, что лет пятьдесят назад в соседнем племени жил такой человек.» Потом Мамбе внимательно посмотрел на Делажье и с тревогой воскликнул: «Только ты, Джудит, так никогда не делай! Болеть будешь!»

Представитель традиционной культуры не мог понять - это как можно не следовать своим естественным желаниям. А человеку нашей культуры трудно следовать своим желаниям и ощущениям. Ведь это требует одного - умения слушать и понимать язык своего тела, своей физиологии.

Но дело в том, что вся система западного образования, воспитания, вся идеология направлены на то, чтобы человек успешно функционировал в «цивилизованном» обществе, был послушен и подконтролен ему. Для этого, говоря образно, достаточно иметь также голову, а тело выполняет своеобразную роль «подставки для головы» - и не более того.

Этот тип мышления, преобладающий в нашей культуре, носит название «дигитального» (логического, причинно-следственного). Его можно узнать по следующим модальностям высказываний: «надо», «необходимо», «потому что», «вследствие того», «известно» и т.д. Запретной же оказывается модальность «хочу».

Вместе с тем, в некоторых контекстах дигитальное мышление вполне успешно. Оно не может обеспечить и в них «гениальных прозрений», однако прекрасно обслуживает средний уровень профессиональной деятельности, скажем, в юриспруденции. В большинстве же жизненных контекстов, особенно касающихся межличностных отношений, а также принятия решений в многофакторных ситуациях, дигитальное мышление непродуктивно. Говоря в терминах психосоматики, это один из вариантов линейного мышления, причем далеко не самый изощренный вариант. Дигитальное мышление соответствует первому и второму логическим уровням сознания. Зона различных типов линейного мышления затрагивает и третий логический уровень. Соотнесенность дигитального мышления с зоной проявлений личности приводит к тому, что оно исключает человека, антигуманно, в прямом смысле слова (ведь в зоне проявлений личности человек не осознает самого себя, выводит самого себя за скобки происходящего). Беда не в дигитальном способе мышления как таковом - он вполне возможен (и даже необходим) в определенных ситуациях. Проблема состоит в генерализации этого способа мышления на огромное количество контекстов, где он крайне неэффективен. Сюда входят ситуации, связанные с принципиальной нелинейностью, где причинно-следственные, линейные мыслительные программы «не работают».

Безусловно, огромную роль в формировании дигитального способа мышления внес протестантизм. Попытка жестко, рационально толковать тексты Священного Писания, снизить их логический уровень, привести в соответствие с узкопрагматическими интересами сама по себе дигитальна. Разумеется, стремительное распространение протестантских идей в Европе было связано и с кризисом официального католицизма, его глубокими структурными противоречиями. В этом смысле ситуация в какой-то мере напоминала борьбу с язычеством набиравшего силу христианства в поздней Римской империи. Не вдаваясь в подробный анализ, можно отметить, что период с середина XVI века стал второй зоной «искажения трансляции» первоначальных христианских идей и ценностей (разумеется, речь идет, в первую очередь, о бытовом сознании, но и не только о нем) в сторону принципиальной линейности, упрощенности, «дигитальности». Именно протестантизм стал мировоззренческой, философской основой той базы, на которой покоится «дигитальное» общество.

Парадокс заключается в том, что до определенного этапа развития западного общества дигитальное мышление прекрасно обслуживало его суммарные социальные вопросы. Именно воспитанные в его русле люди и требовались для нормального функционирования государственных, экономических, социальных и культурных институтов. Нестандартное мышление вносило элемент нестабильности, а для осуществления прогресса и исполнения социальных ролей типа «свободный художник», «исследователь» или «создатель империи» (такие роли требуют принципиально нелинейного мышления) всегда хватало личностей, так или иначе «уклонившихся» от заданного стандарта. Сегодня ситуация коренным образом изменилась. Техника, всегда способствовавшая усреднению личностных показателей, вдруг обернулась к концу XX века новой гранью: с одной стороны, она чрезвычайно насытила быт именно многофакторными динамичными ситуациями, не допускающими формально-логического подхода (эта сторона представляет собой своеобразный техногенный пресс на сознание любого современного человека), а с другой стороны, возможности техники требуют значительно более высокого мыслительного потенциала, чем до сих пор. Если разобраться в ситуации непредвзято, западная цивилизация находится в структурном тупике еще и потому, что выработанный ею тип личности не справляется с требованиями нового этапа. Прежние средства воспитания и социализации не способны воспитать личность нового типа. Отсюда и мечты о киборгизации - дальнейшее развитие видится все в том же русле технократической экспансии, только теперь областью этой экспансии становится человеческая природа.

Конечно же киборгизация, в принципе, не является невозможной. Но этот путь - явно тупиковый. Дело не только в том, что здесь мы можем потерять человека как такового, заменить его и не существом и не механизмом, а чем-то средним, уязвимым в обоих планах, - в принципе, с точки зрения Активного Сознания, материальное воплощение такового не имеет значения. Дело, прежде всего, в другом: киборг останется дигитальным, если его Воспитание и социализация по-прежнему будут базироваться на старых принципах. Существует важное практическое правило, известное любому инженеру-телемеханику: нельзя автоматизировать беспорядок. Если структура человеческого существа во всей ее совокупности не станет объектом целенаправленной работы, если принципы «личной эволюции» не будут распространяться в широком бытовом плане, никакие компьютерные имплантанты не помогут.

Что можно противопоставить этому? Поворот к самому себе. Это, в частности, означает смену ведущих мотивирующих модальностей поведения от «Надо» к «Хочу», обращение к «голосу тела». Такой поворот может показаться асоциальным. (Есть ли возможность построить сколько-нибудь стабильные социальные отношения на базе раскрепощения личных желаний?). Но дело в том, что мы говорим о сущностных волениях ядра личности, а вовсе не о прихотях и эгоистических побуждениях в русле тенденции «все дозволено». Сущностные воления никоим образом не могут вступать в конфликт с общественными интересами, поскольку существование стабильного и гармонично устроенного общества является одной из важнейших жизненных потребностей личности. В сфере социальной сущностные воления «Хочу» приводят к плюрализму, консерватизму и эволюционизму поведения и мышления.[1]

Другое дело, что сущностность периферических желаний и обусловленных ими действий требует глубокой структурализации личности, целенаправленного образования.

Проблема телесности выступает здесь важным маркером.

Давайте внимательно посмотрим, каким образом античная модель вертикали «тело-душа-дух» трансформировалась в современное полюсное противопоставление «низкой» плоти и «высокого» духа.

На первый взгляд кажется, что виной всему христианизация западного общества. Безусловно, христианство, в своей сниженной бытовой трактовке, внесло здесь немалую лепту, но мы беремся доказать, что христианский идеал никоим образом не ведет к отрицанию плоти как таковой - некоторые богословские аргументы уже приводились нами выше. Можно резюмировать, что, в соответствии с учением Церкви, человек был создан телесным существом, причем эта первоначальная телесность «Адама в Раю» не содержала изъянов. Болезни и смерть, не сотворенные, как и всякое зло, Богом, были привнесены в мир грехопадением - они не имеют ничего общего ни с Божественным замыслом, ни с человеческой природой в ее истинности. Также и Воскресение христианство, в отличие от восточных религий, трактует телесно (точнее, целокупно): все мы восстанем из мертвых не только в душе и духе, но и в физическом теле, претерпевшем преображение, подобное преображению Господа на горе Фаворской. В этом суть христианской мистерии, об этом говорят и Отцы Церкви; само воплощение Логоса в телесном облике человека, рожденного смертной женщиной, его плотская жизнь, плотские страдания и плотская смерть свиде¬тельствуют об этом.[2]

Однако одним богословствованием жизнь Церкви, а тем более жизнь вовлеченных в той или иной степени в русло церковной истории людей, не исчерпывалась и исчерпываться не могла. Два момента сыграли здесь ведущую роль: воспитательные задачи Церкви, действовавшей в условиях поздней Римской империи, и религиозно-политическая борьба с язычеством. Надо учитывать, что общество периода после Нерона и Тиберия во всех отношениях отличалось от классической античности. Падение нравов и общий структурный кризис сознания достигли ужасающих размеров - ситуация во многом напоминала сегодняшнюю, присущую современной евро-американской цивилизации. Изменилось и отношение к плоти, которое потеряло гармоническую соразмерность. В этих условиях носители новой, христианской, идеологии повели борьбу не с причинами, а со следствиями происходящего. Осуждение «разгула плоти» стало приобретать черты осуждения плоти как таковой. Но, как видим, все это было лишь следствием, а не причиной. Борьба с идолами и, прежде всего, богами плодородия, теснейшим образом связанными с телесными практиками, усугубила дело. А довершило его крушение Римской империи, поглощенной волнами варваров. Принято считать, что после этого наступил хаос, «темные века» раннего средневековья. К этому заблуждению мы еще вернемся, а сейчас отметим, что бедствия, постигшие культуру Европы, в которых обвиняют именно христианство, лишь развернулись на фоне его утверждения в качестве господствующей идеологии. Их корни глубже. Можно высказаться даже более решительно: «бытовое христианство» испытало влияние поздней античности и именно у нее позаимствовало черты сознания, характеризующегося, в частности, полюсным противопоставлением тела и духа.

Удивительная культура телесности, созданная в древней Элладе, была повержена и уничтожена еще во времена междоусобных Пелопонесских войн и римских завоеваний. В синкретическом культуральном котле Империи она была разжижена и извращена различными иноземными влияниями (такие влияния и заимствования всегда поверхностны и ориентированы, как и сегодня, на экзотику и новизну). Разрушение храмов и библиотек, прекращение, а затем и запрещение, Олимпийских Игр и других спортивных состязаний - все это сопровождало еще период заката классической Греции, а далее - времена римской экспансии, гражданских войн, становления Империи и ее крушения. Можно сказать, что «безграмотным монахам»[3] достались лишь обломки былого величия. Наступило средневековье.

Любопытно, что мы представляем себе средние века лишь по историческим романам, отражающим, главным образом, черты Европы и позднего средневековья.

Раннее средневековье было иным. Оно, в качестве неотъемлемого элемента собственной идеологии, неизбежно включало и соответствующие телесно-ориентированные элементы. Юг Европы находился под влиянием арабской культуры, сохранившей сильные черты античности. Прованс, с его утонченной культурой, предстает сегодня перед нами удивительным оазисом высокой цивилизации, - к сожалению, альбигойские войны пресекли эту ветвь эволюции. На севере Европы смешивались бретонская (кельтско-римская по своей сути[4]), германская и славянская (эти две сохраняли еще явные черты индоарийской древности) культуры.

Их активность и «молодость», сочетавшиеся с наследием более древних народов, способствовали сохранению вполне сущностных моделей вертикали - иначе и быть не могло в обществе, в значитель¬ной степени ориентированном на военное сословие. Мы очень мало знаем о культуре кельтов, древних германцев и славян - она осталась вне зоны внимания школьных курсов истории. Однако, если подвергнуть анализу дошедшие до нас саги, былины и т.д., назвать эти культуры лишенными «телесности», причем в «высоком» смысле этого слова, невозможно. Можно, к примеру, вспомнить известное нам по ирландским сагам Воспитание героев феями или полные глубокой телесной символики былины о смерти Святогора и исцелении Ильи Муромца. На востоке континента господствовала Византийская империя, унаследовавшая многие черты позднего Рима, преломленные идеологией Православия.

При непредвзятом подходе можно увидеть, что культура раннего средневековья демонстрирует преобладание здоровых черт, которые могли бы, при удачном стечении обстоятельств, привести к новому расцвету. К сожалению, все погибло в пламени междоусобиц и войн - новых нашествий с Востока, а затем и религиозных войн периода Реформации.

Именно переход к новому средневековью, веку пышному и «гнилому», и далее - к Возрождению знаменует переход к новой эпохе развития западной цивилизации. Закату этой эпохи мы и являемся свидетелями. Вместе с новой эпохой пришел и новый человек. Мощный атлет-философ или воин-поэт (средний рост эллинов в период античности составлял около 182см) уступил место непропорциональному карлику (около 150см на рубеже XIV и XV вв.).

Мы привыкли считать, что Ренессанс был движением за возрождение античных идеалов и античного миросозерцания, а Просвещение - за освобождение человека от иррациональной мистики Средневековья, мракобе¬сия и клерикальных запретов. Это не так. Это не могло быть так.

Мы не будем подробно разбирать этот вопрос, отсылая читателей к специальной литературе, например, к замечательной работе Лосева «Эстетика Возрождения»; отметим лишь, что именно возрожденческое «новое обращение» к вопросам телесности поставило эти вопросы в зону гротеска, извращения и излишеств разного рода - достаточно вспомнить один из манифестов возрожденческого сознания «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле. Здесь обращение к плоти приобретает черты вседозволенности, разгула, гипертрофии и гротеска. Чего стоят сами образы великанов (плоти, а не духа) Гаргантюа и его отца Грангузье («гигантская глотка»), описание пиров и снеди (например, в эпизоде битвы Поста и Масленицы или острова Колбас) или изощренное перечисление синонимов слова «кал». Разумеется, это не могло не вызвать ответной реакции. Знаменателен тот факт, что и пик активности инквизиции пришелся на эпоху позднего Возрождения.

Итак, именно Возрождение поставило вопросы телесности в зону моральных запретов, придало плоти привкус запретного и сомнительного. Именно в эту эпоху (середина - конец XVI века) мы наблюдаем начало искусственного разделения вертикали «тело-душа-дух» на «высокий дух» и «грешную плоть». Идеалы Высокого Возрождения, охватывающего в Италии не более 50 лет (примерно 1480-1530 гг.), были повержены. Но именно на этот короткий период приходится наивысший расцвет философии, науки, архитектуры, изобразительного искусства. Он напрямую связан с огромным интересом к античному наследию: именно на это время приходится наибольшее количество публикаций античных рукописей, наибольшее количество археологических находок. Интересна позиция и официальной католической церкви в это время - античная культура никоим образом не противопоставлялась христианской идее, более того, именно христианская культура признавалась полноправной правопреемницей античного наследия. Свидетельством тому являлись и лучшие античные скульптуры, открыто выставленные в специально созданном для их демонстрации Ватиканском Бельведере. Соседство обнаженных античных героев и изображений христианских подвижников никого не смущало - напротив, оно только подчеркивало преемственность культур (например, в стансах Рафаэля в Ватикане). К сожалению, с началом контрреформации эти тенденции не только не получили развития, но и оказались под жестким запретом. Наглядной иллюстрацией этого являются печально известные распоряжения Павла VI, вступившего в 1536г. на папский престол, - вынести из Бельведера и спрятать все античные скульптуры и задрапировать обнаженные фигуры на фреске «Страшный Суд», выполненной Микеланджело для Сикстинской капеллы.

Именно на этот период (середина 1520-1560 годов) приходится расцвет такого широкого движения, не только в изобразительном искусстве, но и в философии, как маньеризм. Болезненная изломанность и чрезмерная утонченность, даже жеманность образов, сложная систе¬ма символов и аллегорий, принципиальная установка на «избранность», элитарность, - вот основные характерные черты этого стиля. Конечно, все это свидетельствует о глубоком духовном и мировоззренческом кризисе общества, имевшем глубоко объективные причины. Другое дело, что предвестники этого кризиса были заметны значительно раньше. Например, мы можем явственно увидеть их в картинах позднего Леонардо («Иоанн Креститель», «Вакх») и, особенно, позднего Рафаэля («Преображение»,). Но повторимся - мировоззрение Высокого Возрождения было, безусловно, иным. Именно итальянские гуманисты: Пикоделла Мирандолла и Марсилио Фичино - возродили знаменитый принцип: «Человек есть мера всех вещей». (Но не потому, что он находится в центре мироздания, а потому, что создан по образу и подобию Божиему.)

Поэтому, говоря о начале глубокого культурального разделения «духа» и «плоти», авторы имеют в виду, в первую очередь, позднее Возрождение. Просвещение довершило этот процесс, выпячивая рационализм и науку, технику и порядок на первый план. Отныне тело стало сомнительным и малопочтенным, «низким» в противовес «высокому» разуму и «творческому гению». Достаточно вспомнить, что Просвещение наградило нас механистической парадигмой и дигитальным мышлением.

Так или иначе, проблема остра. Одна ее постановка уже бросает вызов человеческому сознанию. Еще важнее четкое понимание сути проблемы: идеологического расчленения составляющих вертикали «тело-душа-дух» с дальнейшим противопоставлением «верха» и «низа». Важно также осознавать исторические истоки этой полюсности и ее укорененность в таких общественных институтах как школа, массовая культура, философия и наука. Противопоставить всему этому мы можем лишь последовательно психосоматический подход, базирующиеся на нем принципы «личной эволюции» и овладение методами принципиально нелинейного мышления, требующего от нас внимательно прислушиваться к «голосу тела». В конечном счете, все это призывает нас к личному действию; иначе и не может быть, ведь структурная работа - это всегда процесс высвобождения индивидуальных личностных волений, дело сугубо «частное», но именно потому и «общее». Переход к новой парадигме, к более сущностной модели мира и человека может происходить только единственным образом - через личные усилия отдельных людей к трансформации базовых социальных и культуральных институтов, ответственных, прежде всего, за Воспитание, охрану здоровья и формирование массового сознания. Такой переход жизненно необходим - альтернативой ему может быть только углубление структурного кризиса западного человека и западного общества. Перемены наступят так или иначе. Весь вопрос в том, какие это будут перемены. Повторятся ли ситуации, сопровождавшие гибель античной культуры, крушение Римской империи и общества раннего средневековья, или нам удастся выйти на новый виток развития, не утратив ничего истинно ценного и обретя новые качества.

[1] Мы понимаем под этими терминами следующие тенденции: терпимость к иным идеологиям и убеждениям, признание множественности истины, или, точнее, множественности возможных способов описания реальности (плюрализм), ориентацию на традицию и признание, что достижения сегодняшнего дня обусловлены всей суммой опыта человечества (консерватизм), неприятие революционных путей развития (эволюционизм). Все эти тенденции неизбежно ведут к стабилизации, однако не имеют с застоем ничего общего. Эволюционизм, в частности, предполагает возможность развития, но только консервативными методами и при обязательном плюралистическом отношениями к элементам системы, которые «отстают» или «опережают» средний градиент эволюционных перемен.

[2]Телесной символике отведено большое место в библейских текстах: Ева ранена в пятку, Иаков ранен в бедро в таинственной ночной битве с ангелом, сила Самсона коренится в его волосах. «Песнь Песней» и «Книга Иова» обращаются к телу как к символу счастья и страдания, тончайшей мистикой тела - а не только духа - исполнены все Евангелия...
Почему Священное Писание говорит постоянно о теле и его отдельных частях? Или (только на первый взгляд этот вопрос не имеет отношения к предыдущему, на самом деле это тот же самый вопрос) почему нас преследуют те или иные телесные недуги?
С точки зрения глубинной Ветхозаветной и раннехристианской традиции ответ прост: человек - образ Божий. Секрет этого образа - ядро, Божественный зародыш - в глубинах человеческого существа. Человеческое тело - проявление этой сути, отражение живого Бога. Здесь заключена программа нашей дальнейшей эволюции. Вот почему каждый орган и каждая часть тела несут помимо физиологической функции еще и духовную - для того, чтобы мы могли воплотить в себе образ Божий и. преобразившись, стать подобием Божиим.
Если мы не выполняем эту программу, то предназначенные для ее осуществления силы, содержащиеся в том или ином органе или части тела, блокируются. Они не могут найти своего воплощения - и возникает болезнь. Таким образом, болезнь - это язык, посредством которого с нами говорит тело, повествуя о духе. Иногда наша болезнь прямо указывает нам путь, по которому мы должны идти. И если мы лечим внешние проявления болезни, то отвергаем послание Бога, которое Он хочет нам передать через тот или иной телесный недуг.

[3] Именно монахи, в особенности монахи-бенедиктинцы ирландских и североитальянских монастырей, сохранили для нас те античные тексты, которые ныне находятся в нашем распоряжении, и. отчасти, самый дух античной учености. сохранение и переписка книг были важнейшими целями бенедиктинскою ордена. Возникший позднее францисканский орден также знаменит утонченной ученостью многих своих членов. Францисканцами были и Роджер Бэкон, и Оккам.

[4]Еще двумя оазисами античной учености были арабский мир и британские земли (Англия, Корнуэлл, континентальная Бретань и Уэльс). Университеты Магриба и мавританской Испании, монастыри и правящая элита Бретани. Прованс, Лангедок и Оверн, позаимствовавшие многое от арабов (в частности, поэзию в духе трубадуров) и, кроме того, расположенные вблизи античных колонии, основанных еще греками (таков Марсель - древняя Марсала), не испытали такого «слома» эпох, как прочие области Старого Света. Бретань представляет собой особую зону - здесь очень сильное влияние Рима смешалось с местными глубокими и интересными кельтскими традициями - они ощущаются в ткани европейской культуры и сегодня (достаточно вспомнить Круглый Стол короля Артура, фей, магов и друидов - все это кельтские элементы).