«Маленькая книжка о большой памяти»
(Ум мнемониста)
Нам осталось перейти к последнему разделу нашего рассказа − самому неизведанному, но едва ли не самому интересному.
О выдающихся мнемонистах написано много. Психологам известны имена Иноди и Диаманди, некоторые знают замечательного японского мнемониста Ишихара. Но психологи, которые писали о них, останавливались только на их памяти.
Кем был Иноди, и как складывалась жизнь Диаманди? Какие черты отличали личность Ишихара, и как складывалась его жизнь?
Основные представления классической психологии резко разрывали учение об отдельных психических функциях и учение о личности: для них как бы подразумевалось, что особенности личности мало зависят от строения психический функций и что человек, проявляющий удивительные особенности памяти в лаборатории, может ничем не отличаться от других людей в быту.
Верно ли это?
Верно ли, что необычайное развитие образной памяти и синестезических переживаний ничем не скажется в формировании личности их носителей, что человек, который всё "видит" и который ничего не может глубоко понять, если не "пропустит" впечатления через все органы чувств, который должен "почувствовать номер телефона на конце своего языка", − что этот человек развивается, как другие? Верно ли, что он так же, как другие, ходил в школу, имел товарищей, начинал профессиональную жизнь, что его мир был таким же, как мир других людей, и его биография складывалась так же, как биография всех его соседей?
Такое предположение кажется нам с самого начала маловероятным.
Человек, в сознании которого звук сливался с цветом и вкусом, у которого каждое мимолётное впечатление рождало яркий и неугасающий образ, для которого слова имели такое непохожее на наши слова значение, − такой человек не мог складываться, как другие люди, иметь такой же внутренний мир, такую же биографию.
Человек, который всё "видел" − и синестезически переживал − не мог так же, как мы, ощущать вещи, видеть других и переживать самого себя.
Как же формировалась личность Ш.? Как складывалась его биография?
Начнём историю развития его личности издалека.
Он маленький. Он только что начал ходить в школу.
"...Вот утро... Мне надо идти в школу... Уже скоро восемь часов... Надо встать, одеться, надеть пальто и шапку, галоши... Я не могу остаться в кровати..., и вот я начинаю злиться... Я ведь вижу, как я должен идти в школу..., но почему "он" не идёт в школу?.. Вот "он" поднимается, одевается... вот "он" берёт пальто, шапку, надевает галоши..., вот "он" уже пошёл в школу... Ну, теперь всё в порядке... Я остаюсь дома, а "он" пойдёт. Вдруг входит отец: "Так поздно, а ты ещё не ушёл в школу?!" (Опыт 20/ Х 1934 г.).
Мальчик − фантазёр, но его фантазия воплощается в слишком яркие образы, и эти образы создают у него другой, столь же яркий мир, в который он переносится, реальность которого он переживает, И мечтатель теряет границы того, что есть, и того, что он "видит"...
"...Это осталось у меня долго, да, может быть, остаётся и сейчас... Я смотрю на часы, и потом долго продолжаю их видеть. Стрелки стоят на том же месте, и я не замечаю, что времени стало уже больше... Вот поэтому я часто и опаздываю..."
Ну как тут приспособиться к быстро меняющимся впечатлениям, когда вызываемые впечатлениями образы так ярки и так легко заслоняют реальный мир?
"...Меня всегда называли "Kalter nefesch" (евр. "холодная душа") − ведь вот, например, пожар, а я ещё не понимаю что это − пожар? ... Я ведь должен раньше увидеть то, что сказано... А в эту секунду − пока я не вижу − я принимаю всё хладнокровно..."
Мы хорошо знаем творческое воображение, из которого рождается действие, чётко согласованное с внешним миром. Все великие изобретатели шли от такого воображения. Но мы знаем и другое воображение, деятельность которого не направлена на внешний мир, которое рождается из желания и замещает действие, делает его ненужным. Сколько бездейственных мечтателей живут в мире такого воображения, превращая свою жизнь в "сновидение наяву", заполняя всю жизнь тем, что англичане называют "day dreaming"...
Можно ли удивляться, что Ш. с его диффузионными синестезическими переживаниями и яркими чувственными образами стал таким мечтателем?
Но это не те мечты, которые приводят к деятельности. Они замещают деятельность, опираясь на переживания самого себя, превратившиеся в образы. Мы видели это уже в том, что приводили несколькими абзацами выше.
"Мне нужно в школу... и вот я вижу себя... "Он" идёт в школу"... Я сержусь на "него" − почему "он" так медленно собирается?!
...Мне 8 лет. Мы перебираемся на другую квартиру. Мне не хочется ехать... Брат берёт меня за руку, ведёт к извозчику... Я вижу извозчика, он жуёт морковку... Но мне не хочется ехать, и я остаюсь дома. Я вижу как "он" стоит у окна в старой комнате и никуда не едет". (Опыт 20/Х 1934 г.).
И такое разделение − "Я", который приказывает, и "он", который выполняет, и которого "Я" видит, − остаётся у Ш. на всю жизнь. "Он" идёт, куда нужно, "он" запоминает, а "Я" только указывает, направляет, контролирует... И если бы не знать тех психологических механизмов яркого наглядного "видения", на которых мы так подробно останавливались на протяжении всего нашего рассказа, как легко было бы смешать всё это с тем "расщеплением личности", которым так много занимаются психиатры и с которыми "отстранение" своей личности у Ш. имеет очень мало общего!
Возможность "видеть" и "отстранять" себя, превращая свои пережи- вания и действия в образ того, что "он" переживает и делает по "моему" приказу, − всё это может иногда сильно помогать произвольной регуляции поведения, мы уже видели это, когда речь шла об управлении вегетативными процессами или об устранении боли путём отнесения этой боли к "другому" человеку.
Но как часто такое "отстранение" может препятствовать полноценному управлению поведением!
"... Вот я сижу у вас, я задумываюсь... Вы гостеприимный человек, вы спрашиваете: "Как вы расцениваете эти папиросы?.. − "Ничего себе, средние..." Я бы так никогда не ответил, а "он" может так ответить. Это нетактично, но объяснить такую оплошность "ему" я не могу. "Я" отвлёкся, и "он" говорит не так, как надо". (Опыт 20/Х 1934 г.).
В этих случаях небольшое отвлечение приводит к тому, что "он", которого так ярко "видит" Ш., выпадает из-под контроля и начинает действовать автоматически.
И как много случаев, когда всплывающие образы мешают вести нужную линию разговора, отвлекая в сторону. Тогда его обступают детали, побочные воспоминания, разговор становится многословным, с бесконечными уходами в сторону, и ему приходится напрягать усилия, чтобы вновь возвращаться к избранной теме.
Ш. знал, что он многословен, что ему надо всегда быть начеку, чтобы сохранять тему разговора, и что это далеко не всегда удаётся ему. И я, его наблюдатель, и стенографистка, которые записывали наши беседы, знали это ещё лучше. И каких трудов стоило автору выделить нужное из бесконечно разветвлявшейся и уходящей в сторону беседы с этим человеком!
"...Всё это приводит к неумению держаться в рамках темы. Это не болтливость. Вы меня спрашиваете о лошади, но её цвет и "вкус" − всё это создаёт массу впечатлений... А если "Я" не возьму это в руки, то ничего не получится. Ведь "он" не чувствует, что вышел из темы, ведь это тот же вкус, тот же двор, я же из него не вышел... Только недавно я научился следить и держаться темы... (Опыт 25/ V 1939 г.).
Но как много случаев, когда яркие образы приходят в конфликт с действительностью и начинают мешать нужному осуществлению хорошо подготовленного действия!
"...У меня было судебное дело... Очень простое судебное дело, ну конечно, я должен его выиграть... Вот я готовлюсь к выступлениям на суде... И я всё вижу, ведь иначе же я не могу!.. Вот большой зал суда..., стоят ряды стульев. С правой стороны − стол суда... Я стою с левой стороны и произношу речь... Все удовлетворены моими доказательствами, − я, конечно, выиграю! А когда я вошёл в зал суда, всё оказалось подругому... И судья сидел не справа, а слева, и я должен был выступать совсем с другой стороны, не так, как я видел... И я растерялся... Я ничего не мог сказать, как нужно... Ну и, конечно, я проиграл...".
Как часто яркие образы, которые Ш. видел, не совпадали с действительностью, и как часто он, привыкший опираться на эти образы, оказывался беспомощным в реальной обстановке!
Случай на суде − исключительный по ясности, но такими случаями заполнена вся жизнь Ш., и именно поэтому − как он часто жаловался − его считали за медленного, нерасторопного и немного растерянного человека.
Но реальность воображения и зыбкость реального сказывались на формировании личности Ш. гораздо глубже.
Он всегда ждал чего-то и больше мечтал и "видел", чем действовал. У него всё время оставалось переживание, что должно случиться что-то хорошее, что-то должно разрешить все вопросы, что жизнь его вдруг станет такой простой и ясной... И он "видел" это, и ждал... И всё, что он делал, было "временным", что делается, пока ожидаемое само произойдёт.
"...Я много читал, я всегда отождествлял себя с кем-нибудь из героев, ведь я их видел... Ещё в 18 лет я не мог понять, как это один товарищ готовился стать бухгалтером, коммивояжёром... Самое важное в жизни − не профессия, главное − это что-то приятное, большое, что со мною случится... Если бы в 18-20 лет я считал себя готовым для женитьбы и графиня или принцесса предложил, мне руку − и этого было бы мне мало... Быть может, я стану кем-нибудь ещё большим?.. Всё же, чем я занимался, − и писал фельетоны, выступал в кино − всё это "ещё не то", это временно. Как-то раз я прочитал курс акций и показал, что запоминаю биржевые цены, и стал маклером; но это было "не то", я просто зарабатывал деньги... А настоящая жизнь − это другое. Всё было в мечтах, а не в деле... Я же был обычно пассивен. Я не понимал, что идут годы − всё это "пока что". И вот чувство: "мне только 25 лет... только 30 ... и всё впереди" В 1917 году я с удовольствием уехал в провинцию, решив отдаться течению: был в пролеткульте, заведовал типографией, был репортёром, жил какой-то особой жизнью. Так и сейчас: время идёт − я мог бы много добиться, но всё время жду чего-то... Так я и остался..." (Опыт 25/ II 1937 г.).
Так он и оставался неустроенным человеком, человеком, менявшим десятки профессий, из которых все были "временными".
Он выполнял поручения редактора, он поступал в музыкальную школу, он играл на эстраде, был рационализатором, затем мнемонистом, вспомнил, что он знает древнееврейский и арамейский язык, и стал лечить людей травами, пользуясь этими древними источниками...
У него была семья: хорошая жена, способный сын, но и это всё он воспринимал сквозь дымку. И трудно было сказать, что было реальнее − мир воображения, в котором он жил, или мир реальности, в котором он оставался временным гостем...