БЕГУНОВА Людмила Анатольевна, ведущий научный сотрудник лаборатории научных основ детской практической психологии ФГБНУ «Психологический институт РАО», г. Москва.
ШУКОВА Галина Валерьевна, заместитель директора по научной работе ФГБНУ «Психологический институт РАО», г. Москва.

Чувство родительской ответственности является одним из необходимых условий благополучного психологического развития ребенка. Оно связано с переживанием родителем своего отношения к собственному ребенку и имеет для него личностную значимость. В ситуации ненормативных семейных кризисов, например, распад семьи, смерть кого-то из близких, появление в семье новых членов (сиблингов, отчима или мачехи), родители далеко не всегда достойно с ними справляются, сохраняя чувство ответственности перед своими детьми. Об очевидной дисфункции чувства родительской ответственности свидетельствует, в частности, использование родителями детей в качестве средства решения собственных психологических проблем в длительных семейных конфликтах [1, с.240-245; 2].

Согласно российской судебной статистике, количество исков по поводу места проживания детей и порядка общения с ними родителей после развода последних за 2009-2014 гг. увеличилось на 39%. За первое полугодие 2015 г. суды приняли к рассмотрению 17421 иск о спорах, связанных с воспитанием детей, что составило 49,5% от количества аналогичных исков в 2014 г. Таким образом, можно констатировать устойчивый тренд в поведении современных родителей, всѐ чаще прибегающих к использованию норм права для решения семейных вопросов [2; 3]. Одновременно растет и количество детей, лишенных полноценного родительского ресурса в воспитании в силу вовлеченности в длительный конфликт между родителями, что чревато наиболее тяжелыми последствиями для успешной социализации ребенка [2]. И это при том, что отрицательный эффект родительского развода может быть практически полностью нивелирован, если прекращение супружеских отношений не отягчается вовлечением ребенка в спор родителей об их отношениях с ним, и если оба родителя продолжают участвовать в его воспитании [5].

С целью сбора доказательств по искам о месте проживания и порядке общения участники судебного процесса зачастую направляют запросы к администрации образовательных учреждений о характеристике детей и родителей [4]. Нередки обращения к психологам за психологическим заключением о ребенке, привлечение школьных психологов и учителей в качестве свидетелей в суде.

Целью нашей работы является анализ психологического статуса детей, включенных в семейный конфликт в ситуации судебного спора о воспитании детей. Данный анализ призван показать важность психологической поддержки и коррекции детей, переживающих ненормативные семейные кризисы.

В ходе психологической экспертизы или досудебного обследования ребенка по постановлению суда или запросу родителей специалист-психолог обычно лишен возможности проследить динамику психологического состояния ребенка в ситуации судебных взаимоотношений его родителей. По нашим наблюдениям, в такой ситуации мотивом обращения родителей к психологу практически всегда являются задачи решения судебного спора, а не переживания «разводных» детей. И хотя сама процедура обследования ребенка и содержание экспертных заключений обладают психотерапевтическим и коррекционным ресурсом, что позволяет, к сожалению, очень не часто подвести родителей к мировому соглашению, в подавляющем большинстве случаев психологические проблемы ребенка, конечно же, не могут быть решены в ходе единовременного обследования, проводимого, к тому же, по строго заданным направлениям. В то время как, например, школьные психологи имеют возможность длительно наблюдать за такими детьми, оказывать им поддержку, консультировать родителей.

У нас есть редкая возможность рассмотреть в качестве иллюстрации негативных последствий переживания разводной ситуации ребенком, оставленным без психологической помощи, случай неоднократного досудебного психологического обследования ребенка, семилетней девочки, в ходе подготовки к двум судебным заседаниям по порядку общения родителей с детьми. Обследование девочки К., старшего ребенка, проводилось на начальной стадии развода, когда мать с двумя детьми ушла от их отца, и через девять месяцев, которые мать с детьми, с одной стороны, и отец прожили раздельно.

Второе судебное разбирательство было инициировано отцом детей. Юристы ответчика (матери) сочли необходимым получить повторную оценку психологического статуса девочки в целях определения целесообразности проживания ее и ее трехлетнего брата с отцом или с матерью. На момент первого психологического обследования дети несколько дней как вернулись в семью матери после трехнедельного проживания в семье отца, когда он, не согласовав с матерью, которая в это время была в отъезде, забрал сына и дочь от родителей их матери. На момент повторного обследования дети проживали в семье матери, а отец забирал детей к себе еженедельно (один из выходных дней) на 8 часов, на момент обследования дети были у отца 4 раза.

Оба обследования К. были осуществлены с использованием одного и того же инструментария, что открыло возможность корректного сравнительного анализа полученных данных, а, значит, позволило проследить динамику отношения дочери к матери и отцу в контексте определенным образом упорядоченных отношений ребенка с обоими родителями, а также динамику ее психологического состояния. Следует отметить, что как юристов матери, так и саму мать обследуемого ребенка указанные возможности не заинтересовали.

В условиях отказа юристов от анализа динамики данных о состоянии обследуемого ребенка авторы сочли необходимым следовать схеме сравнительного анализа. Причем одним из основных мотивов выбора данной исследовательской стратегии явился познавательный интерес к вопросам возрастного развития и семейной динамики, поскольку случай К. и ее семьи был весьма интересен с этих точек зрения. К тому же здесь имелась возможность достаточно развернутого клинического обследования ребенка, практически всегда недоступного в ситуации консультативного психологического приема или количественного научного исследования.

Методические схемы и первого, и второго обследования состояли из следующих девяти методик: методика исследования межличностных отношений ребенка Р. Жиля, методика «Незавершенные предложения», детский тест тревожности «Выбери нужное лицо», детский апперцептивный тест (САТ), методика «Социограмма семьи», методика «Рисунок семьи», методика «Три желания», методика «Шапка-невидимка», клиническое интервью.

Различались же указанные схемы блоком методик, диагностирующих уровень когнитивного развития ребенка, поскольку особенности познавательной сферы К. являлись в описываемом случае вспомогательными диагностическими данными, и расхождение инструментария при их диагностике не были критичным для целей обследования.

Временной интервал между обследованиями – девять месяцев – был более чем достаточен в целях обеспечения «наивности» испытуемого: действительно, К. не помнила о факте первого обследования на момент начала второго. Хотя в ходе обследования К. и вспомнились некоторые «картинки», содержание своей работы с ними она не помнила и воспроизвести не пыталась. Ребенку было 7 лет 8 месяцев на момент первого обследования, 8 лет 4 месяца – на момент второго.

Оба обследования проводились в целях выявления 1) особенностей отношения ребенка к родителям; 2) наличия влияний на К. со стороны родителей с целью формирования у ребенка негативного образа отца/матери; 3) предпочтений К. по месту проживания (с отцом или с матерью). Сравнение данных первого и второго обследования позволило обоснованно утверждать как о факте отрицательной динамики отношения дочери к отцу: от принятия до отвержения, так и об идеализации образа матери.

Так, в ходе первого использования методики Р. Жиля какого-либо негативного, эмоционального отвергающего отношения к обоим родителям у К. не выявлено: частота упоминания мамы только на один ответ больше, чем частота упоминания папы. Однако пространственно девочка чаще располагала себя в непосредственной близости к матери, нежели к отцу. От этой эмпирики радикально отличаются данные второго обследования: стимул «папа» вызывал у ребенка реакцию исключения. Данный стимул присутствует в девяти заданиях теста Р. Жиля: два раза как Слово «папа» в тексте и семь раз на картинках как фигура мужчины, обозначенная словом «папа». Каждое из девяти раз выполнение ребенком конкретного задания начиналось с того, что К. активно зачеркивала указанные Слово или фигуру: можно сказать, «удаляла», таким образом, отца из своей картины мира. В пяти из девяти заданий методики Слово «папа» не просто вычеркнуто, а заштриховано, что еще раз свидетельствует в пользу вывода о напряженности К. в отношениях с отцом; о том, что эти отношения психологически травматичны и ребенку неприятны.

Данный вывод подтверждают и результаты выполнения К. методики «Незавершенные предложения» (использовался оригинальный вариант методики, призванный выявить чувства и установки в области семейных и школьных взаимоотношений К.). При первом обследовании по отношению к отцу каких-либо развернутых, эмоционально насыщенных реакций не было; большинство окончаний фраз были весьма лаконичными. Было установлено, что ребенок не только готов безоговорочно выполнять требования отца, но и помогать ему в случае необходимости.

Эмоциональная окраска завершения «папиных» фраз при втором обследовании – это непослушание, агрессивность, неприятие. Но при этом шепотом (!) было озвучено желание общения с отцом: «Я хочу, чтобы папа меня слушал», что говорит о том, что базовое чувство любви ребенка к отцу никуда не делось – оно лишь модифицировалось в неприятие и отторжение под влиянием обстоятельств, а именно под влиянием поведения самого отца: «… нет такого» – так завершила девочка фразу «Мне очень нравится, что папа…».

Методики «Три желания» и «Шапка невидимка», диагностирующие особенности ценностных ориентаций, скрытые социальные установки ребенка, особенности ситуативного общения со взрослыми и сверстниками, особенности нормативного поведения и неудовлетворенные потребности позволили выявить нарастание интенсивности психологических защит К., а именно проявления эгоцентризма и инфантилизма в поведении ребенка: если «главное» желание при первом обследовании заключалось в завершении ссоры родителей, то при повторном обследовании желаниями были исключительно удовольствия, причем материальные: конфеты («гора или море конфет!»), телефон, машина. При первом обследовании для К. был значим характер межличностных отношений с отцом и другом матери: девочка, рассказывая, как она использовала бы «шапку-невидимку» дома у папы, говорила о том, что она постаралась бы избежать физических наказаний, убежать, спрятаться от отца, т.к. он бил ее ремнем за невыполненное задание. При повторном обследовании решение К. – «покрасить весь мир в розовый цвет. Или в красный». Зачем? – чтобы было веселее. К. рассказала, что ее и младшего брата отец задабривает, водит на аттракционы, в рестораны. Таким образом, снижение эмоционального напряжения переживания разводной ситуации родителей компенсировано подкреплением эгоистических мотивов.

В таком же ракурсе может рассматриваться и зафиксированное снижение уровня тревожности К. с высокого до среднего («индекс тревожности» с 64,3% в первом обследовании до 27% – во втором обследовании).

Изменение представления девочки о структуре семьи проявились при работе с методикой «Семейная социограмма». Как позитивный момент можно отметить осознание К. развода родителей, но, одновременно зафиксировано усиление межличностных конфликтов ребенка с родителями. В первом обследовании К. изобразила в одном круге родителей и себя с братом, самостоятельно, без дополнительных инструкций, провела по две линии к «папе» от каждого члена семьи, затем она попросила ножницы и вырезала круг, сказав, что «Это компас нашей семьи». Таким же образом К. представлена «идеальная семья».

Во время второго обследования девочка представляет семью матери и отца на разных листах. На просьбу нарисовать семью, когда она с братом жила у папы, К. назвала рисунок «Как было там», на котором изобразила (в порядке убывания): папа, А. (его подруга), бабушка В., кошка Тетка, друг папы Л., друзья папы Н. и его жена, учительница музыки. Детей (К. и брата) на социограмме нет, что свидетельствует о восприятии К. ситуации «Как было там», т.е. дома у папы, как напряженной и конфликтной, в которую она себя не помещает. В социограмме «Как сейчас» (в семье матери) К. последовательно изобразила: верхний ряд – мама, брат, бабушка, дедушка; средний ряд – няня, Я, друг, мамин муж, нижний ряд – адвокат, подруга. В качестве членов семьи и дома у отца, и дома у мамы изображены посторонние лица (друзья, адвокат, няня), что свидетельствует о недостаточной консолидированности реальной семьи, к которой ребенку требуется кого-то «добавить», чтобы обеспечить семье желаемый эмоциональный и функциональный статус. Косвенно это подтверждается тем, что на всех социограммах прямых контактов (наложений, соединений) между элементами нет, как это было при первом обследовании. «Идеальную семью» К. представила так: первый ряд – мама и ее муж; второй ряд – кошка; третий ряд - брат; четвертый ряд – мамины друзья. Элемент «Я» появился на этой социограмме только в ответ на вопрос психолога «А где же ты?», т.е. по собственной инициативе себя в идеальную семью К. не поместила.

В целом результаты позволяют утверждать, что, с точки зрения К., текущая семейная ситуация далека от идеала (разница между первым и вторым обследованием очевидна). В случае социограммы «дома у папы» («Как было там») речь о семье как таковой вообще не идет, ее можно расценивать как иерархию влияний на К. взрослых в период проживания детей с папой. Не случайно на верху этой иерархии находятся папа и учительница музыки, как, видимо, самые требовательные и влиятельные по отношению к ребенку люди.

В ходе первого обследования, работая над рисунком семьи, К. сначала нарисовала себя, затем значительно в стороне нарисовала фигуру «папа». Нарисовав, попросила ластик и немного подкорректировала туловище. Между собой и папой изобразила брата, с другой стороны от себя нарисовала маму. Все фигуры нарисованы однотипно, однако «папе» девочка уделила больше внимания, чем другим членам семьи: исправления, более сильная штриховка, т.е. с фигурой «папы» у К. связано больше тревоги, неуверенности и страхов. При втором обследовании К. нарисовала именно свою семью на момент обследования: мама, ее муж, К., брат, сестра (еще неродившаяся – мать на момент обследования беременна третьим ребенком), причем как королевскую семью – королева, король, принцессы и принц. О папе речь не заходила. Таким образом, рисунок семьи, выполненный К., свидетельствует о ее запросе на полноценную семью с прочными иерархически выстроенными отношениями. Однако данный рисунок и результаты беседы с девочкой, в которой ребенок неоднократно и настойчиво прерывал текущую деятельность заявлениями о выдающихся качествах своей матери, позволяют утверждать, что психологическая потеря одного из родителей актуализирует у ребенка страхи по поводу «сохранности» оставшегося, и ребенок выбирает стратегию «обожания» в данном случае матери как своеобразный психологический «подкуп» («мама самая лучшая!», «мама – королева»). Это не означает, что К. не любит маму, а только изображает свою любовь. Нет, девочка, как всякий нормальный ребенок, любит обоих родителей, но в отсутствие у нее возможности уважать отца и проявлять свою любовь к нему (в силу особенностей его поведения) бессознательные механизмы психологической защиты ориентируют ребенка сконцентрировать усилия на укреплении связи с оставшимся родителем – матерью. Что, кстати, накладывает особую ответственность на мать такого, остро переживающего конфликтную ситуацию родителей, ребенка.

Анализ рассказов К. на различные сюжеты «Детского апперцептивного теста (САТ)» при первом обследовании выявил переживания девочки, обусловленные агрессией со стороны отца и конфликтами между родителями. К. испытывала серьезные страхи по факту изменения состава семьи, вероятности появления новых членов (новый мамин муж, появление еще одного ребенка в семье), а также страхи одиночества, но образ отца был актуален для девочки, она скучала по нему. При повторном обследовании в рассказах К. не было описаний счастливых взаимоотношений: везде или равнодушие, или конфликты между персонажами, провоцирующие у ребенка не только оборонительные, но и активно наступательные реакции. Переживание своей ненужности, желание доказать свою значимость; страх отвержения; потребность в большем, нежели сейчас, родительском внимании (прежде всего со стороны мамы); находящаяся в кризисе любовь к отцу – вот те глубинные переживания, которые проявляются в рассказах девочки и которые не только ребенок, но и далеко не каждый взрослый человек способен осознать и вербализовать.

Следует также отметить, что при повторном обследовании К., учащейся второго класса, было отмечено снижение мотивации обучения, чего не было при первом обследовании, К. знает, что ее «главное дело» – учеба, но ее «главное удовольствие» – это игра, демонстрируя, таким образом, определенный личностный регресс.

Итак, сравнительный анализ данных досудебных психологических обследований ребенка убедительно, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что психологическое состояние К. – это состояние ребенка, вовлеченного в конфликт родителей и столкнувшегося с необходимостью выбора между родителями. Несомненная психологическая травматичность ситуации на фоне низкого уровня родительской ответственности и отсутствия квалифицированного психологического сопровождения приводит к появлению и нарастанию у ребенка проявлений эгоцентризма и инфантилизма, актуализирует глубинные (бессознательные) переживания страха отвержения, способствует развитию кризиса идентичности. Выявлены конфликтные зоны в системе межличностных отношений ребенка, показана необходимость корректировки этих отношений в силу их потенциально негативного влияния на дальнейшее развитие личности ребенка.

В отсутствие инициативы семьи в помощи К. в роли основного – если не единственного – поддерживающего психологического ресурса, остается, на наш взгляд, только школьная психологическая служба. У школьных психологов есть все возможности (правовые, организационные, методические, психолого-педагогические) для того, чтобы организовать мероприятия по коррекции негативных последствий переживания детьми дисфункционального состояния чувства родительской ответственности в ситуации развода родителей. К сожалению, школьные психологи очень редко включают таких детей в поле своего профессионального внимания, занимаясь сопровождением учебной деятельности школьников, ориентируясь в основном на развитие мотивационных и когнитивных ресурсов учащегося. Но этого явно недостаточно, поскольку выявленный в данной работе факт снижения учебной мотивации ребенка, переживающего сложную семейную ситуацию, показывает, что без обращения к «внешкольной» проблематике ребенка коррекция его учебной деятельности практически невозможна.

Как ни банален данный вывод, его значение в современной российской социальной ситуации образования нельзя недооценивать, поскольку, когда эмоциональные и личностные дисфункции школьника игнорируются не только педагогами и школьными психологами, но и родителями, это многократно увеличивает риски асоциальности личности в будущем.

Список литературы

1. Андреева А.Д. Перфекционизм современных родителей как дисфункция чувства ответственности // Человек как предмет междисциплинарного гуманитарного познания. Сборник научных статей Международной научно-практической конференции. СПб., 2015. С. 245-250.
2. Андреева А.Д., Бегунова Л.А. Переживание детьми дисфункции чувства родительской ответственности в кризисных ситуациях // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2015. № 5(34) [Электронный ресурс]: http://mprj.ru (Дата доступа: 14.03.2016).
3. Судебный департамент при Верховном суде Российской Федерации. [Электронный ресурс]: Судебная статистика. http://www.cdep.ru/index.php?id=79. (Дата доступа: 14.03.2016).
4. Семейный кодекс РФ от 29.12.1995 № 223-ФЗ (ред. от 30.12.2015) [Электронный ресурс]: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_8982/a0ad3eae55e66a972e69....(Дата доступа: 15.03.2016).
5. Kalmijn M. How Childhood Circumstances Moderate the Long Term Impact of Divorce on Father–Child Relationships // Journal of Marriage and Family. 2015. P. 921-938. [Электронный ресурс]: http://onlinelibrary.wiley.com/doi/10.1111/jomf.12202/abstract?userIsAut.... (Дата доступа: 16.03.2016).